Главная → Максим Леонардович Шевченко → Выступление Максима Шевченко на тему «современная демократия как политический институт»

Наш клуб, мне кажется, уже удался, несмотря на то, что пришли не все, кого мы звали, наверное, кто-то не смог, кто-то уже вынужден уходить, но клуб имеет свободный формат. Мне лично очень нравится, что здесь присутствуют, безусловно, ведущие интеллектуалы России, которые обмениваются свободными мнениями. Они представляют разные миры: демократические, левые, миры настоящей правой традиционалистской мысли, представлен Ислам, Кавказ, мировое левое антиолигархическое движение. Это дает мне основания считать, что клуб «Флориан Гейер», безусловно, состоялся, а его интеллектуальная деятельность будет развиваться и углубляться. Мне кажется, что образ «Флориана Гейера» был выбран абсолютно правильно. Возникали вопросы — зачем был выбран европейский образ? К сожалению, в Русской истории образ аристократа, перешедшего на сторону народа, был скомпрометирован образом Швабрина из «Капитанской дочки», который в принципе является аристократом, который примкнул к пугачевскому восстанию. Однако это взгляд Пушкина, человека, который, несмотря на весь свой талант и на всю свою внутреннюю тягу к народной правде представляет олигархический аристократический класс, который рассматривал Россию как место владения, и никак иначе. В реальности на сторону пугачевского восстания перешло немало дворян, которые сделали это не по принуждению, не из-за страха виселицы, а по собственной воле, которые создавали в рамках пугачевских отрядов единственные боеспособные подразделения, которые бросали вызов царским войскам. Думаю, написать подлинную историю народов России нам еще предстоит. Есть такой американский историка — Говард Зинн, который написал очень известную и скандальную книгу, в который выражен принципиально новый взгляд на историю, называющуюся «Народная история США». Мысль там была в том, что история — это история элит, мы знаем историю королей, президентов, капиталистов, олигархов и историю войн и мирных соглашений. Однако мы не знаем и не понимаем чем и как и жили те миллионы, которые бросались в печь истории как материал, для того, чтобы какой-нибудь очередной Бонапарт или Авраам Линкольн сумел прославиться. Для меня разговор о демократии — это разговор о тирании и свободе, принципиальный внутренний и внешний диалог, который человек ведет исходя из своего понимания и ощущения себя как существа, которое проживает очень короткое время жизни. Это короткое время должно для человека быть наполнено смыслом, оправданием его бытия, т. к. оправдание собственного бытия, в том числе в рамках реализации социального и политического проекта, является важнейшей человеческой задачей. Мы уходим как пыль, и ветер уносит нас, ничего от нас не остается. Сама эта мысль сминает человека как бумагу. Сопротивление этой мысли заставляет человека проецировать и продуцировать формы организации жизни, но не просто биологические, которые ему и свойственны — строить дом, искать существо другого пола — так поступают все животные. Человек, в отличие от всех, организует общество или сообщество, которое в своем устройстве является иррациональным, поскольку противоречит естественному человеческому рационализму. Парадокс в том, что организация человеческого коллективного бытия — противоречит законам природы. Ни одно живое существо не работает более, чем ему надо для сохранения и продолжения жизни. Человек работает гораздо больше, заставляет себя это делать и оправдывает свою деятельность. Мне даже скучно говорить о критике современной демократии, и о том, что она себя изжила, потому, что это вещи очевидные. Понятно, что мы имеет дело с таким спектаклем, с которым уже даже и дело иметь не интересно. О чем мне тогда говорить в этом контексте? Я неслучайно попросил Ливана рассказать в двух словах о сванской демократии. Жизнь свела меня с чеченским народом, я надеюсь, что Альви Каримов, один из лучших журналистов нашей страны, прошедший две страшные войны, тоже расскажет нам и о естественной демократии, существующей в чеченском народе. Для меня вопрос заключается в том, каким образом человек может обрести или вернуть себе полноту человеческого бытия, человеческого представительства в этом коротком мгновении жизни. Это для меня напрямую связано и с пространством организации этой жизни. Понятно, что участие или неучастие в этом спектакле, под названием современная представительская демократия ни в коей мере не возвращает человеческое достоинство. На самом деле, и идеи современной демократии построены на том, что существует профессиональная коллегия демократических представителей и политиков, и это их бизнес, они этим занимаются, это такое шоу, а остальные люди строят свою частную жизнь. С одной стороны, кажется, что человека таким образом отсекают от лжи, которая всем известна, и разоблачается самой же этой демократией: газетами, журналами, телевидением (над этим смеются юмористы и издеваются). Нет реального человека, который бы верил в то, что эти современный процедуры представляют собой нечто реальное. Такова ситуация не только в России, но и в странах с более развитой демократией — в Австрии, например. Все подвергается осмеянию. Таким образом, от процесса истории, процесса иррационального воплощения человеческой трагедии и свободы, отсекается огромное количество людей. Для меня проблема современной демократии заключается, прежде всего, в изоляции огромного количества людей в огромный загон, в котором они перестают быть субъектом истории и политики, а это катастрофа для человека, т. к. это, по сути, равносильно утрате смысла жизни. Политика и организация политического общества есть одна из важнейших составляющих жизни человека, ее смысла. Без этого мы ничем не отличаемся от животных. Эта изоляция и есть главная проблемы. Сегодня мы должны обсуждать, как помочь людям, себе выйти из этой исторической изоляции. Лично мне все равно — будет авторитаризм или демократия. Любой тип спектакля, любой тип порядка для меня является одним и тем же, и в равной мере не устраивает. Меня не устраивает ни тиран, ни царь, ни президент, никто либо еще, т. к. они не имеют никакого отношения ни ко мне, ни к большей части людей. Мир опять стоит на грани постановки этого вопроса. Великая Русская Революция 1917 года, к которой присоединилось огромное количество народа, народы Азии, Кавказа, которые поддержали Русскую революцию. Главным ее порывом была попытка вывести огромные массы людей, которым на протяжении столетий объясняли, что они никто, звать их никак, что они — крестьяне, мещане — просто никто. А вот «кто» — это цари, царская династия, лживая, кровавая, прогнившая. Если мы, Игорь Борисович, рассматриваем историю с точки зрения людей Петербурга, то за исключением княжны Таракановой, может быть, мы там мало других преступлений найдем. Но если мы рассмотрим историю Романовых с точки зрения Кавказа — мы увидим уполовинивание населения Северного Кавказа, истребленное германоязычной династией, которая полагала, что все это должно ей подчиниться, потерять собственную историческую субъектность и стать просто материалом в торговых отношениях с Британией и Францией. Какое отношение эта династия имела к России — мне вообще непонятно. 18 век — кровью истекшее Поволжье, четыре Башкирских восстания. Конечно, русские интеллектуалы этого не знают, они знают только свою историю внутренних переживаний, которые они обрели в эпоху отмены крепостного права. До этого главной задачей русского интеллектуала было выучить французский или немецкий язык и прочитать Вольтера или Дидро. В середине 19 века они подумали, что у них тоже есть какая-то свобода, но на протяжении столетий вокруг них, петербургских и московских дворян, кипела, кишела и истекала кровью жизнь. Мне кажется, что восстановление статуса нормального человеческого взгляда — это важная вещь. Для меня контуры будущего, безусловно, заключаются в интернационализме, поскольку я не вижу никаких коренных противоречий ни с какими моими братьями и сестрами, принадлежащими к разным народам. Я вижу свана, вижу чеченца, вижу жителей других стран и не понимаю, в чем заключаются мои противоречия с ними. Я понимаю, что меня заставляют думать, что, якобы, есть какое-то «мое», условно названное Россией, а есть какое-то «не мое», и что «мое» должно отнять что то, что есть не мое, и что это есть «мое» общее. Этой России вчера еще не было, ей только 20 лет, и не факт что через 3–4 года она будет продолжать существовать. Это не имеет никакого отношения ко мне. Мне кажется, мы должны искать формы прямого участия человека в истории — это главная задача. С этой задачей приходили пророки, обращались к жителям Иерусалима или Вавилона, и говорили им, что вы стали муравьями, вы стали рабами в руках тиранов (не важно, о каких тиранах идет речь, о тех, которые сидят на золотых тронах или тех, которые приходят к вам с избирательным бюллетенями!), вы должны восстановить свой статус человека, которому не страшно умирать, ваша смерть есть ваше исчезновение, словно пыль, ветер поднимет и унесет вас, после вас ничего не останется. Что пользы от дерева, которое не приносит плодов? Его срубают и бросают в огонь, от него ничего не остается. С этого начинается Евангелие от Матфея. Мне кажется, что этот призыв, эта религиозная составляющая будет фактором, способствующим преодолению этого страшного искушения отойти от истории и заняться частной жизнью и делегировать право определять политическое будущее непонятно кому. Да, Ливан, ты мечешься между внутренним желанием аристократизма и демократизма. Правильно — аристократизм имеет лицо — этим лицом может быть хороший или плохой воин, которого можно или любить или ненавидеть. Демократия, конечно, лица не имеет. Будет 200-летие наполеоновской битвы. Я так представлю себе: что Саркази приедет представлять великую армию, погибшую на Бородинском поле. Вы сами понимаете комичность этой ситуации! Саркази, который, в лучшем случае, является наследником Фуше, министра тайной полиции Наполеона, человека, лица которого никто не видел и не помнил, и который пережил четыре династии, и не имел политических взглядов. Я думаю, что следующее наше заседание должно быть посвящено проблематике тирании в современном мире. Мне кажется, что о кризисе демократии, ее несущественности и непредставительности современного человеческого сознания, сознания актуального, а не массового, которое задается вопросом о смысле собственного существования. Мы уже достаточно много об этом говорили, и это итак понятно. Проблематика зла политического и социального, некоторая политическая и социальная теодицея, — как то, с чем нам необходимо бороться, — это является развитием интеллектуальной дискуссии «Флориан Гейер». Думаю, что эти дискуссии продолжаться в этом или расширенном формате. Спасибо.